Читать интересную книгу Политиканиада, по линии ада - Марина Леванте

А молодой сорокалетний Сидоркин Иван Игоревич каждый раз думал про себя, наблюдая за происходящим: «… Господи, да, если он такой имбецил, то обзавёлся бы уже ни одним, а двумя-тремя такими блокнотиками, да и то, вряд ли это поможет ему, ибо у этого известного на всю страну лгуна никогда не было желания что-либо в этой жизни делать, кроме как изображать из себя Остапа Бендера…»

И тут же следом, глядя исподлобья на уже не известно, какой по счёту банан, который Лазаревич ловко обеими руками засовывал себе в рот, а потом быстро и тщательно пережёвывал, чтобы успеть съесть как можно больше, продолжал размышлять, так ничего и, не произнеся вслух:

«… но как все счастливо закончилось у великого комбинатора, тоже всем хорошо известно, и это никакое не утрирование, это правда жизни, как бы кому—то не хотелось в это не верить… Но знает ли об этом Кирхинштейн? Хороший вопрос…»

Ещё с минуту пристально поразглядывав Геннадия Лазаревича, прищурив при этом, почему-то левый, не правый, глаз, по чистому совпадению в соответствии с идеологией того, будто всё же решился на расстрел надоевшего элемента, и уже прицельно смотрел, выискивая то место, куда попадёт со смаком выпущенная пуля из представляемого им маузера, уже даже мысленно нажимая на курок, молодой сотрудник увидел нечто странное, то, что раньше никогда не замечал – плечи профессионального диссидента давно округлились и настолько, что он казался намного ниже ростом. А голова и вовсе выглядывала, откуда-то изнутри его неказистого туловища. Глаза полуприкрыли опущенные треугольником дряблые веки, под которыми пролегли такие вспухшие мешки, что не знай Сидоркин о том, что Лазаревич не употребляет, подумал бы, что тот уже какую неделю не просыхает.

«Как это он раньше всего этого не заметил, – удивился опять про себя молодой сорокалетний мужчина, – и кожа на лице такого не естественного мертвенно-белого цвета, словно предсмертная маска, больше напоминает мучного червя. Да и сам он выглядит, каким-то мало здоровым» – все эти мысли вихрем пронеслись в голове у Ивана Игоревича, и тут же он вспомнил, не смотря на вечно молодящегося, не одевающего очки при чтении деловых бумаг коллегу, что тот давно не молод, что женат и что при детях, и подумал, что зачем-то вечно ищет утешения на стороне, на той, всё не привычно для центриста левой…

Перед глазами промелькнула соблазнительная женская фигурка, последняя пассия Геннадия и даже всплыл в памяти недавний скандал в связи с ней.

«Но она же, кажется, младше меня, эта Мила, так насколько же тогда она моложе жующего почти перед самым моим носом теперь уже и пряник, этого обжоры? – ещё внимательнее присмотревшись к Лазаревичу, задал сам себе вопрос Ваня, но, так и не сумев ответить на него, вздохнул, переместил своё грузное тело в кресле вправо и на этом успокоился, тем более, что совещание подошло концу и больше не было поводов для расстрела надоевшего противника, сутулая спина которого уже маячила, где-то в дверном проёме, торопясь покинуть душное помещение, в котором на столе в вазочке оставалась только дырка от последнего бублика, что он успел помимо всего прочего засунуть себе в рот и даже проглотить, не запивая.

***

Да, Мила и впрямь была гораздо моложе Лазаревича. И да, у него действительно было двое детей, а дочь ненамного младше выбранной им новой дамы для очередного флирта. Потому что жена этого знаменитого директора, которая составляла ему точную пару его обуви, не важно с какой стороны, с левой или правой, ибо не только имела любовников, но и разделяла принципы своего мужа, а правильнее, его абсолютную беспринципность, давно почти не обращала внимания на своего супруга, её даже раздражало его любимое извечное кашемировое пальто интеллигента, пахнущее почему- то жареными куриными крылышками, о чём она, не стесняясь говорила их общим знакомым, рассказывая как по вечерам дражайшая половина присаживается во всей верхней одежде к ней на край кровати, дабы обсудить ещё имеющиеся какие-то общие дела.

Что ещё надо было этой паре для полного супружеского счастья не совсем было ясно, но, тем не менее, они развлекались по разные стороны одной баррикады, вдали от супружеского гнездышка, и каждый на своём или всё же на одном поле, как становилось понятно. А потом встречались либо в соцсетях и там тоже решали свои домашние дела у всех на глазах и прилюдно, или всё же дома с криками и воплями, означающими всё же наличествующие кое-какие расхождения в приоритетах.

Но светлого ума этого марксиста и теперь неомарксиста, а попросту представителя пятой колонны при любом режиме, хватало на неприкрытое удивление и даже тихое молчаливое возмущение, на которое он только и был способен, при встрече незнакомой девушки, которая как-то по утру выпала из комнаты его Гоши, и гордо вскинув всклокоченную голову, молча прошествовала мимо опешившего главы этого благородного семейства, даже не сказав тому «здрасьте»… А он, тем временем, влипнув в стенку, с наклеенными обоями в рыжий цветочек, только и смог, что поднести руку к лысине на теме или затылке, почесать в ней указательным пальцем и попытаться вспомнить, какая же по счёту за этот месяц посетившая его сына девушка проснулась в их квартире, уже про то, как её зовут речи вообще, не могло даже идти и нечего было зря напрягать свою память, в которой только давно и прочно сидели одни идеи Маркса и Энгельса.

Но что, всё же больше всего заботило и расстраивало Лазаревича в данной ситуации, что встречи эти его с этими новыми гостьями, как правило, проходили под утро, а ночью его сын и его очередная пассия опустошали, почти, как он сам вазочку с фруктами в чужом офисе, холодильник… А там ко всему остальному хранились его диетические продукты, заботливо расставленные им самим на полочках. А тут, откуда ни возьмись, словно полчища голодной саранчи, налетал Гоша и его отряд совершенно незнакомых девушек, что угрожало здоровью самого хозяина дома, то есть имелась вероятность остаться не только без диетического питания, а без еды вовсе.

Сын Гоша, возраст которого приближался уже к тридцати, был таким же, оболтусом, как и его отец, но тот хотя бы профессионально изображал Че Гевару или Ульянова, видно учёба в ВУЗе с нужным уклоном сказалась, его потомок и на это оказался не способен, и только полностью и прочно сумел закрепиться на ещё и больной остеохондрозом шее собственного предка, за счёт которого жил-поживал, правда, добра не наживал, а пользовался дарами деда с бабкой со стороны своей матери.

Видно, интеллигентная натура старого диссидента и здесь победила, и он молча глотал такого рода пилюли от собственного отпрыска, который всегда, ещё с малых лет был живым свидетелем не только скандалов матери с отцом, но и их фривольной семейной жизни.

Дочь Ира, несмотря на то, что отец ратовал за здоровый образ жизни, но видно, только за свой, будучи прожжённым эгоцентристом по натуре, курила уже лет с одиннадцати…

Лёжа на диване в короткой майке, не доходящей до оголённого пупка и в трусиках, почему – то называемыми шортами, перед телевизором в своей комнате, щёлкая пультом, зажатом в руке, измазанной шоколадкой, с канала на канал, и часто в ожидании, когда её любимый папочка по пути домой забежит в киоск и купит ей пачку «Мальборо», свои отечественные она не курила, предпочитая, как и её отец в молодости, всё импортное, а по громким приказным крикам матери в телефонную трубку, доносящимся из кухни, знала, что ему велено ещё и в местный гастроном зайти.

Вот так они и жили и совсем не тужили. Книжек никто не читал, только Ольга, став научным сотрудником и всегда всем представляющаяся только так:

«Я – жена Геннадия Лазаревича Кирхинштейна, вон того, видите, что за столом президиума сейчас сидит», – потому что не захотела в своё время оказаться в тени своего известного мужа и на всякий случай осталась при своей девичьей фамилии…

А тот на самом деле – да, сидел, да за столом и да, в президиуме, но занимался тем, что считал ворон на потолке, периодически делая вид, что слушает докладчика, с нетерпением ожидая, когда же тот закончит. И изредка громко глотал воду, налитую из стеклянного кувшина в гранёный почему-то стакан, как будто это у него пересохло горло и словно это он сейчас ведёт речь о положении рабочего класса во всём мире, о чём давно сказал уже и Маркс, и Энгельс. И о чём тоже давно, правда гораздо позже, прочитал и сам марксист и неомарксист в одном лице Лазаревича, но видно этого оказалось кому-то не достаточно…

Переводя взгляд с потолка на булькающую жидкость, переливающуюся в прозрачном сосуде газовыми пузырьками, живо представлял себя в той «чегеваровской» береточке, будто, это он, а не лектор стоял сейчас на трибуне и привычно произносил заученные слова и фразы, давно примкнув к тем, нередким в нашей жизни болтунам, что за свои умные речи о ценностях, правда, до конца не понятно, какие такие ценности, получают деньги по всему миру, на которые купят потом себе новый автомобиль, сядут в него и поедут дальше болтать и зарабатывать уже на следующую модель «джипа».